Англия накануне революции

Основной конституционный вопрос о границах королевской прерогативы, вокруг которого велась борьба практически во всех парламентах Якова I, сводился в области внутренней политики к следующему: имеет ли король право вводить новые пошлины и принудительные обложения без ведома и согласия парламента и взимать их? А в области внешней политики — должен ли король «советоваться» с парламентом, прежде чем предпринимать какой-либо шаг в международных делах? Ответ оппозиции был однозначен: верховная власть принадлежит не королю вне парламента, а королю в парламенте, т. е. получившему поддержку обеих палат. Яков I, как мы видели, наоборот, в соответствии со своей доктриной абсолютной власти короля считал своим «бесспорным» правом обходиться в обоих случаях без «совета» парламента и, более того, подтвердил эту доктрину на практике, не созвав после роспуска парламента в 1611 г. (если не считать безрезультатного и краткосрочного парламента 1614 г.) вплоть до 1621 г. ни одного парламента. Это была по существу новая для Англии форма абсолютной монархии, которая имитировала «французский образец». Однако в 1621 г. Якову I все же пришлось созвать парламент из-за финансовых трудностей двора. Неэффективная налоговая система, сопротивление графств, недообложение многих доходов, отсутствие независимых от местных властей королевских агентов, с одной стороны, и мотовство двора — с другой, не обеспечивали короне финансовую независимость от парламента. В ответ на обращение короля за поддержкой палата общин подвергла острой критике деятельность правительства, и прежде всего систему монополий. Однако особой остроты конфликт с короной достиг, когда речь зашла об испанском браке принца Уэльского Карла. Как мы убедились, с этим вопросом были связаны весьма животрепещущие экономические, политические и религиозные интересы широких слоев английского общества. В ответ на петицию парламента, содержавшую резкие выпады против системы монополий во внутренней политике и против сближения с Испанией — во внешней, а также требования мер для защиты «истинной религии», Яков I снова развил уже знакомую нам теорию, согласно которой права и вольности парламента являются не ее «наследственным достоянием», а «актом королевской милости», которой он может быть в любой момент лишен. Когда же палата общин, протестуя против подобного толкования ее прав и привилегий, заявила, что обсуждение всех вопросов, касающихся короны, государства, защиты религии,— ее «старинное и неотъемлемое право», король на заседании Тайного совета и в присутствии наследника престола собственноручно вырвал текст меморандума из журнала палаты общин, с тем чтобы устранить возможность использования его «двусмысленных выражений» в будущем в качестве прецедента. Естественно, что парламент был тотчас же распущен. Однако в 1624 г. Яков I был вынужден снова созвать парламент. Теперь, после провала испанского брака, король, оказавшийся в безвыходном финансовом положении (Лондон ему отказывал в дальнейших займах, в результа- те торгового кризиса сократились доходы от пошлин), на сей раз «просил» «свободных и искренних советов» от обеих палат. Палату общин об этом не пришлось долго просить. На этот раз Яков I выслушал весьма горькие упреки оппозиции, в которых как бы суммировались все нелепости его внутренней и внешней политики, в частности он дал согласие на решение парламента уничтожить монополию купцов-авантюристов, объявив свободный вывоз из страны крашеных и отделанных сукон. Однако, как только он получил от парламента долгожданные «субсидии» (так именовались вотированные им налоги), тотчас же обнаружилась привычная для политики Стюартов «двойная игра»: спустя лишь несколько месяцев после обещаний Якова I не заключать без ведома и согласия парламента договоров с иностранными государствами он, не колеблясь, заключил секретное соглашение с Францией о браке принца Уэльского Карла и Генриетты-Марии. В результате вопреки требованиям парламента Англия — протестантская страна — должна была получить королеву-католичку, двор которой стал центром католических интриг. Конфликт между королем и парламентом разгорелся с новой силой в первые же годы правления Карла I и достиг своего апогея в связи с подачей палатой общин королю знаменитой «Петиции о праве» (1628 г.). Приняв петицию и дав сперва на нее положительный ответ, король вскоре прервал сессию парламента, мотивируя этот акт «неприемлемым для королевской прерогативы» содержанием «Петиции». В ней обращает на себя внимание историка одна важная особенность революционной идеологии XVII—XVIII веков — иллюзорная «древность прав и свобод», которые оппозиция отстаивала в противовес абсолютистским притязаниям короны. Так, составители «Петиции о праве», ссылаясь на Великую хартию вольностей (и толкуя, мягко говоря, новаторски, в духе » современного им положения вещей, этот сугубо феодальный по содержанию документ), оказывались в положении толкователей прошлого с позиций желаемого в настоящем, проще говоря — творцов исторических мифов, посредством которых юристы оппозиции обосновывали революционные по сути притязания парламента ссылками на «исконные» и «преемственные» привилегии. Естественно, что в этом свете устремления и действия короны, наоборот, оказывались «узурпацией», «неслыханным нововведением», «нарушением древней конституции» страны. Для иллюстрации того, какую роль играло осовременивание истории в аргументах оппозиции, приведем лишь два примера. Известно, что статья 39-я Великой хартии вольностей, на которую ссылались составители «Петиции», содержит утратившую к тому времени смысл чисто феодальную формулу: «И не пойдем на него, и не пошлем на него»,— она, разумеется, была полностью опущена. Зато слова «ни один свободный человек не будет арестован, или заключен в тюрьму, или лишен владения» не только были полностью воспроизведены, но и дополнены: «Никто не может быть лишен своей собственности, или вольностей, или доходов». Иначе говоря, наряду с земельной собственностью была включена в качестве неприкосновенной также собственность предпринимателей и купечества. Не менее характерен и другой пример того же порядка. Палата общин протестовала против взимания так называемого потонного и пофунтового сборов (т. е. пошлин) без разрешения парламента. Ее составители усматривали в этом сборе «изобретение» советников короля. И в подтверждение его «незаконности» снова приводилась статья Великой хартии, содержащая формулу «sine commune consilio regni» (без общего совета королевства). Не ясно ли, что подставить под нее «без общего согласия, выраженного в акте парламента» значило снова-таки наполнить чисто феодальное установление чуждым ему, т. е. современным, содержанием? Когда осенью сессия парламента возобновилась, ведущее место в прениях заняли религиозные дела. В ответ на заявление Карла I, что он стоит выше церковного собора и запрещает на будущее время «ученые изыскания» по вопросам религии, видя в них корень зла и источник распрей, палата общин приняла резолюцию, в которой католицизм объявлен наиболее грозной опасностью. Особо подчеркивалась пагубность католической пропаганды при дворе. Конфликт между парламентом и королем разгорелся с новой силой. 2 марта 1629 г. король приказал прервать заседания парламента до 10 марта. Было много оснований опасаться, что эта акция превратится в роспуск парламента. Поэтому в тот момент, когда спикер палаты общин поднялся со своего места и направился к выходу, два члена палаты подбежали к нему и силой водворили его на место — без спикера палата заседать не правомочна. В спешном порядке было предложено принять следующие постановления: 1) всякий, кто привносит папистские новшества в англиканскую церковь, должен рассматриваться как главный враг этого королевства; 2) всякий, кто советует королю взимать пошлины без согласия парламента, должен рассматриваться как враг своей страны; 3) всякий, кто добровольно платит не утвержденные парламентом налоги, должен быть объявлен предателем свобод Англии. Без обсуждения палата единогласно приняла эти предложения, и ее члены покинули зал заседаний. У двери их встретил вооруженный отряд, посланный королем для разгона палаты. Парламент был тотчас распущен. Это было первое открытое проявление ослушания общинами воли короля, предвестник грядущей бури. В целом политический кризис 20-х годов справедливо характеризуется в историографии как период, когда инициатива перешла к палате общин. В эти годы оппозиция в палате общин достаточно окрепла, чтобы не только влиять на мнение большинства членов палаты, но и противопоставить процедурным ухищрениям короны собственные контрмеры, гарантировавшие ей инициативу в постановке вопросов и ходе парламентских дебатов. Так практика превращения заседания палаты в заседание Комитета всей палаты избавила ее от требования обязательного присутствия спикера (назначавшегося королем) в зале заседаний. Вместо него появился председатель Комитета, избранный из его же среды. Место прежних лидеров палаты (обычно из состава членов Тайного совета с целью контролировать и направлять ход дебатов в пользу короны) в палате общин постепенно заняли собственные авторитетные лидеры, которые вели за собой большинство членов парламента. Палата общин утвердила за собой право проверки правомочий вновь избранных членов парламента, самостоятельно решая спорные вопросы. Наконец, в процедуре импичмента, т. е. выдвижения обвинений против должностных лиц двора в палате общин, влекшей за собой судебное разбирательство в палате лордов, создавались предпосылки принципа ответственности правительства перед парламентом. О том, в какой степени палата общин сознавала свою силу, чтобы претендовать на действенный контроль над деятельностью правительства, свидетельствует хотя бы уже упоминавшаяся нами «Протестация» палаты общин в 1621 г., где значилось: «Свободы, изъятия, привилегии и юрисдикция парламента являются древним и несомненно прирожденным правом и наследием подданных Англии… Неотложные дела, затрагивающие короля, государство и оборону страны, а также церкви Англии и поддержание и издание законов… являются вопросами, подлежащими обсуждению в парламенте». И все же из этого не следует, что парламент оспаривал суверенитет короля вне парламента и, более того, что он формально притязал на часть его. В действительности же, отстаивая право участвовать в обсуждении наиболее важных вопросов государственной политики (в том числе тех, которые в тюдоровскую эпоху еще рассматривались как исключительная сфера королевской прерогативы), парламент стремился к сужению ее. В этом, несомненно, отражалась возросшая смелость палаты общин перед лицом монарха,— смелость, находившаяся в прямой связи с возросшей финансовой зависимостью короля от вотируемых парламентом субсидий. Правомерно возникает вопрос: если палата общин настолько «осмелела», что потребовала от короля «отчета» по вопросам, относившимся по традиции к прерогативе короны, то откуда же палата общин черпала аргументы для обоснования тезиса о «захватах» и «новациях» в отношениях с парламентом со стороны короны? Дело в том, что с развитием и усложнением как внутренней, так и международной жизни появилась обширная область общественных и политических отношений, ранее не известных традиции, регулировавшей границы суверенитета короля. Именно на этой «спорной территории» главным образом и завязывался конституционный конфликт между парламентом и первыми Стюартами. Наконец, отмечая растущую организованность и смелость парламентской оппозиции абсолютизму в условиях политического кризиса 20-х годов, нельзя упускать из виду одно важное обстоятельство: прямо или косвенно, но «смелость» парламентских ораторов, организовавших сопротивление палаты общин притязаниям первых Стюартов, отражала нараставшую в народных низах города и деревни волну недовольства и брожение, то и дело прорывавшиеся в открытых волнениях и мятежах. Среди последних нетрудно различить голодные бунты, восстания, связанные с лишением бедноты традиционных способов существования и так называемых заповедных (коронных) лесов в одних графствах и на «ничейной» земле — в так называемой равнине болот (в связи с распродажей в первом случае и осушением частными предпринимателями во втором), и, наконец, волнения на почве огораживаний общинных земель. Так, в начале 20-х и в 30-х годах голодные бунты в связи с дороговизной хлеба отмечались в Сомерсете, Уилтшире, Гемпшире, Беркшире, Сассексе, Гертфордшире и Сеффоке. Всего между 1585 и 1660 гг. в стране было зафиксировано около 40 мятежей на этой почве. О восстании против огораживаний в 1607 г. в среднеанглийских графствах уже упоминалось. Его средоточием являлись графства Уорикшир, Носемптоншир и Лейстершир, где в те годы лендлорды с особым рвением уничтожали общинные права крестьян. Характерно, что ядро восставших составляли безнадельные жители деревни, для которых эти права являлись главным подспорьем их деревенского быта. Аналогичным образом, когда в 1626—1632 гг. началось наступление на общинные права обитателей в так называемых королевских лесах, по западным графствам прокатились массовые волнения безнадельного люда, известные под названием «Западное восстание». Наконец, в 1640—1641 гг., т. е. с началом заседаний так называемого Долгого парламента, крестьянские выступления против огораживаний были зафиксированы не менее чем в 26 графствах. Итак, с роспуска парламента в марте 1629 г. началось единоличное правление короля без парламента (1629—1640). В начале этого эксперимента Карла I казалось, что абсолютизм выиграл сражение. Ряды политической оппозиции поредели: в 1633 г. в Тауэре умер Элиот. В том же году скончался популярный в среде противников абсолютизма «по французскому образцу» известный юрист сэр Эдуард Кок, защитник компетенции судов общего права от «захватов» со стороны судов королевской прерогативы (так называемой Звездной палаты, Канцлерского суда и др.). Видный деятель оппозиции Томас Вентворт перешел на сторону короля, став его ближайшим советником. Основы политики, дававшей Карлу I возможность править страной без парламента, т. е. в конечном счете находить способы пополнения казны, не прибегая к его субсидиям, были заложены, как мы видели, еще в период десятилетнего беспарламентского правления его отца — Якова I: продажа титулов и должностей, судебные штрафы за уклонение от принятия рыцарского звания, за нарушение законодательства против огораживаний, за нарушение «лесных» законов, торговля монопольными патентами, принудительные займы и вымогательство «даров», манипулирование пошлинами. Все это в условиях определенного подъема хозяйственной конъюнктуры давало в мирное время возможность сводить бюджет короля, не прибегая к парламентским субсидиям. Именно по этой причине «мирная политика» первых Стюартов казалась благом для слоев, которые извлекали выгоду из нее, и «предательством национальных интересов» в глазах истых пуритан и противников абсолютизма, остро критиковавших, в частности, равнодушие двора к судьбам протестантизма в Европе. Но и в правление «бережливого» Карла I финансовые запросы двора даже в «мирное время» превосходили его доходы. В 1631 —1635 гг. последние составляли в среднем 600 тыс. ф. ст. в год. Однако задолженность казначейства при этом достигла 1 млн. ф. ст. Дело в том, что с каждым годом возрастали недоимки. Купцы все чаще отказывались платить не утвержденный парламентом потонный и пофунтовый сборы. В этих условиях наибольшие надежды возлагались двором на сбор «корабельных денег» — старинной повинности прибрежных графств снаряжать для обороны страны определенное число кораблей, превращенной теперь, в 1634 г., в денежный платеж. В 1635 г. король уже потребовал «корабельных денег» не только от прибрежных, но и от внутренних графств. Если бы этот замысел удался, король получил бы в свое распоряжение «узаконенный традицией» и, следовательно, независимый от согласия парламента постоянный налог общегосударственного характера и тем самым навсегда освободился бы от необходимости созывать парламент. Эту опасность хорошо сознавали сохранившие верность прежним идеям деятели оппозиции. На всю страну прогремело дело богатого сквайра Джона Гемпдена, привлеченного к суду за отказ уплатить причитавшуюся с него по данному обложению сумму. Дело Гемпдена содействовало распространению сопротивления этой новой форме внепарламентского обложения. Так, если в 1636 г. в казну не поступило лишь 3,5 % ожидавшейся суммы «корабельных денег», то в 1637 г. этот процент достиг уже 11, а в 1638 г.— 61. В то же время два советника короля, сэр Томас Вентворт, граф Страффорд, и архиепископ Лод, в порыве преданности короне разожгли два опаснейших очага сопротивления ей — в Ирландии и Шотландии. В качестве лорда — наместника Ирландии Страффорд своей религиозной политикой в этой стране со сложной конфессиональной структурой населения хотел добиться «единообразия веры» по английскому образцу. С этой целью он создал суд «Высокой комиссии», задачей которой было не столько насаждение протестантизма, сколько взимание штрафов с «рекюзантов» (католиков), дабы облегчить дефицит лондонской казны. Этой же задаче отвечало требование принесения присяги королю как главе церкви — оно относилось к землевладельцам, чиновникам, докторам, адвокатам и др. Неуплата штрафов или отказ от присяги грозили земельными конфискациями. На напоминание об угрозе мятежа Страффорд цинично заявил: «Чем больше мятежников, тем больше конфискаций». Наконец, одной из важных целей лорда-наместника было создание в Ирландии постоянных вооруженных сил, которые можно было бы использовать как в Ирландии, так и по усмотрению Лондона вне Ирландии, проще говоря — в Англии. В целом политика Страффор-да ускорила взрыв ирландского восстания 1641 г., ставшего прелюдией гражданской войны в Англии. Столь же печальными для судеб абсолютизма Стюартов были последствия политики архиепископа Лода, преследовавшего цель насадить религиозное «единообразие» в Шотландии, что означало угрозу заменить в ней пресвитерианское церковное устройство (утвердившееся здесь в результате Реформации) англиканским, отмеченным, как мы видели, многими «родимыми пятнами» католицизма в церковной организации и обрядности. Однако опасения религиозного толка не были единственной причиной последующего развития событий. Знать и джентри скорее ими воспользовались, чтобы выразить свое недовольство. По настоянию Карла I шотландский парламент принял билль, затрагивавший кровные интересы этих слоев: им создавалось юридическое основание для возможной по воле короля как главы церкви конфискации владений, в прошлом принадлежавших церкви, но затем оказавшихся в руках знати и джентри. Теперь они решили воспользоваться охватившим широкие массы населения недовольством церковной политикой Лондона, с тем чтобы отвести от себя нависшую опасность. В ответ на попытку Лода ввести в 1637 г. в Шотландии англиканскую литургию шотландские пресвитериане заключили религиозный союз — «национальный ковенант» — и взялись за оружие. Именно в Шотландии в ходе начавшейся англо-шотландской войны 1639— 1640 гг. был нанесен первый серьезный удар английскому абсолютизму. Впоследствии шотландские ковенантеры сыграли большую роль в победоносном для парламента развитии военных операций в первой гражданской войне в самой Англии. Когда шотландская армия в 1639 г. вступила в северные графства Англии, ее военное превосходство над армией Карла I стало очевидным. И причина его заключалась не только в наличии в первой опытных военачальников, закаленных в сражениях Тридцатилетней войны (генерал Лесли и др.), но и в полной негодности наспех собранной, плохо снаряженной и еще хуже оплачиваемой армии англичан. Но самое любопытное в данной ситуации заключалось в том, что поражению сил Карла I несказанно обрадовалась оппозиция королю в самой Англии. Характерно, что по случаю победы шотландцев в Лондоне была устроена иллюминация. Военные неудачи и недостаток средств вынудили Карла I созвать парламент; он оказался более чем кратким (13 апреля — 5 мая 1640 г.). Открывая после одиннадцатилетнего перерыва парламент, Карл I взывал к «национальным чувствам» англичан и всячески поносил «изменников» — шотландцев. С целью пробудить патриотизм членов парламента была оглашена секретная переписка шотландцев с королем Франции. Однако вожди оппозиции указали, что, по их мнению, главная опасность заключалась не в «измене» шотландцев, а в угрозе английской свободе и вольностям парламента, исходившей от короля и его советников. Вместо того чтобы удовлетворить просьбу короля — предоставить ему субсидии для ведения войны с шотландцами, палата общин приступила к рассмотрению политики Карла I в годы его единоличного правления. Было заявлено, что до тех пор, пока не будут проведены реформы, исключающие в будущем возможность злоупотребления правами прерогативы, палата общин не намерена вотировать какие-либо субсидии королю. После роспуска этого столь строптивого парламента положение Карла I стало еще более критическим. Начатая вторая «епископская война» с шотландцами закончилась позорным поражением королевских сил, шотландцы захватили Ньюкасл-на-Тайне и прилегающие северо-восточные территории Англии. Все клонилось к тому, что без нового парламента двору не удастся выпутаться из военного и политического кризиса. Об этом просили в обращении к королю 12 пэров. На севере Англии находились две армии, содержание которых требовало от казначейства сумм, намного превышавших его платежные возможности. Осознав безвыходность положения, Карл I согласился наконец внять «советам», исходившим от его окружения. В октябре прошли выборы нового парламента, а 3 ноября 1640 г. открылись его заседания. Этому парламенту суждено было стать Долгим. С началом его заседаний началась по сути новая глава английской истории — история Великой социальной революции.

Список литературы 1. Барг М.А. Великая английская революция в портретах ее деятелей. – М.: Мысль, 1 … . Отме­тим, что еще в 1600 г. одна треть товаров в английской внешней торговле доставлялась к месту назначения на иностранных кораблях. АНГЛИЙСКАЯ ДЕРЕВНЯ НАКАНУНЕ РЕВОЛЮЦИИ. Характерной особенностью социально-экономиче­ского развития Англии в конце средних веков и в начале нового времени было то, что буржуазное раз­витие этой страны не ограничивалось только разви­тием промышленности и … … , так и в государстве. Оппозиция против абсолютизма развивалась в Англии именно под религиозном началом пуританизма. Реформационные учения XVI в.создали благоприятную почву для идеологии английской буржуазной революции. Этой идеологией стал кальвинизм, догматы и церковно – политические принципы которого ещё в период Реформации послужили основой для устройства церкви в Швейцарии, Шотландии и … … для России конец войны. Это заставило верхушку интеллигентского “ордена” и ее зарубежных покровителей поторопиться с атакой на русскую монархию. Сначала российские масоны вместе с западными союзниками оказали давление на Царя (для этого в январе 1917 года в Петроград прибыл лорд Мильнер — Великий Надзиратель Великой Ложи Англии, видный политик и банкир). Они требовали предоставления Думе … … части. К первой относились избранные высшие слуги, прежде всего шотландцы Королевской Спальни, которым доставалась львиная доля королевской милости, ко второй – все остальные слуги, за счет которых проводилась экономия. Тем самым при яковитском дворе был создан почти непреодолимый социально-экономический барьер между слугами. 3.2.Некоторые особенности механизма получения придворных должностей, …

Основной конституционный вопрос о границах королевской прерогативы, вокруг которого велась борьба практически во всех парламентах Якова I, сводился в области внутренней политики к следующему: имеет ли король право вводить новые пошлины и принудительные обложения без ведома и согласия парламента и взимать их? А в области внешней политики — должен ли король «советоваться» с парламентом, прежде чем предпринимать какой-либо шаг в международных делах?

Ответ оппозиции был однозначен: верховная власть принадлежит не королю вне парламента, а королю в парламенте, т. е. получившему поддержку обеих палат.

Поля в окрестностях Оксфорда. Гравюра XVII в.

Яков I, как мы видели, наоборот, в соответствии со своей доктриной абсолютной власти короля считал своим «бесспорным» правом обходиться в обоих случаях без «совета» парламента и, более того, подтвердил эту доктрину на практике, не созвав после роспуска парламента в 1611 г. (если не считать безрезультатного и краткосрочного парламента 1614 г. ) вплоть до 1621 г.

ни одного парламента. Это была по существу новая для Англии форма абсолютной монархии, которая имитировала «французский образец». Однако в 1621 г.

Якову I все же пришлось созвать парламент из-за финансовых трудностей двора. Неэффективная налоговая система, сопротивление графств, недообложение многих доходов, отсутствие независимых от местных властей королевских агентов, с одной стороны, и мотовство двора — с другой, не обеспечивали короне финансовую независимость от парламента. В ответ на обращение короля за поддержкой палата общин подвергла острой критике деятельность правительства, и прежде всего систему монополий.

Рисунок из анонимной книги "Английский кузнец". 1636 г.

Как мы убедились, с этим вопросом были связаны весьма животрепещущие экономические, политические и религиозные интересы широких слоев английского общества. В ответ на петицию парламента, содержавшую резкие выпады против системы монополий во внутренней политике и против сближения с Испанией — во внешней, а также требования мер для защиты «истинной религии», Яков I снова развил уже знакомую нам теорию, согласно которой права и вольности парламента являются не ее «наследственным достоянием», а «актом королевской милости», которой он может быть в любой момент лишен. Когда же палата общин, протестуя против подобного толкования ее прав и привилегий, заявила, что обсуждение всех вопросов, касающихся короны, государства, защиты религии,— ее «старинное и неотъемлемое право», король на заседании Тайного совета и в присутствии наследника престола собственноручно вырвал текст меморандума из журнала палаты общин, с тем чтобы устранить возможность использования его «двусмысленных выражений» в будущем в качестве прецедента. Естественно, что парламент был тотчас же распущен.

Однако в 1624 г. Яков I был вынужден снова созвать парламент. Теперь, после провала испанского брака, король, оказавшийся в безвыходном финансовом положении (Лондон ему отказывал в дальнейших займах, в результа- те торгового кризиса сократились доходы от пошлин), на сей раз «просил» «свободных и искренних советов» от обеих палат.

Палату общин об этом не пришлось долго просить. На этот раз Яков I выслушал весьма горькие упреки оппозиции, в которых как бы суммировались все нелепости его внутренней и внешней политики, в частности он дал согласие на решение парламента уничтожить монополию купцов-авантюристов, объявив свободный вывоз из страны крашеных и отделанных сукон. Однако, как только он получил от парламента долгожданные «субсидии» (так именовались вотированные им налоги), тотчас же обнаружилась привычная для политики Стюартов «двойная игра»: спустя лишь несколько месяцев после обещаний Якова I не заключать без ведома и согласия парламента договоров с иностранными государствами он, не колеблясь, заключил секретное соглашение с Францией о браке принца Уэльского Карла и Генриетты-Марии.

оксфордские ученые. Гравюра XVII в.

Конфликт между королем и парламентом разгорелся с новой силой в первые же годы правления Карла I и достиг своего апогея в связи с подачей палатой общин королю знаменитой «Петиции о праве» (1628 г. ). Приняв петицию и дав сперва на нее положительный ответ, король вскоре прервал сессию парламента, мотивируя этот акт «неприемлемым для королевской прерогативы» содержанием «Петиции».

В ней обращает на себя внимание историка одна важная особенность революционной идеологии XVII—XVIII веков — иллюзорная «древность прав и свобод», которые оппозиция отстаивала в противовес абсолютистским притязаниям короны. Так, составители «Петиции о праве», ссылаясь на Великую хартию вольностей (и толкуя, мягко говоря, новаторски, в духе » современного им положения вещей, этот сугубо феодальный по содержанию документ), оказывались в положении толкователей прошлого с позиций желаемого в настоящем, проще говоря — творцов исторических мифов, посредством которых юристы оппозиции обосновывали революционные по сути притязания парламента ссылками на «исконные» и «преемственные» привилегии. Естественно, что в этом свете устремления и действия короны, наоборот, оказывались «узурпацией», «неслыханным нововведением», «нарушением древней конституции» страны.

Известно, что статья 39-я Великой хартии вольностей, на которую ссылались составители «Петиции», содержит утратившую к тому времени смысл чисто феодальную формулу: «И не пойдем на него, и не пошлем на него»,— она, разумеется, была полностью опущена. Зато слова «ни один свободный человек не будет арестован, или заключен в тюрьму, или лишен владения» не только были полностью воспроизведены, но и дополнены: «Никто не может быть лишен своей собственности, или вольностей, или доходов». Иначе говоря, наряду с земельной собственностью была включена в качестве неприкосновенной также собственность предпринимателей и купечества.

Не менее характерен и другой пример того же порядка. Палата общин протестовала против взимания так называемого потонного и пофунтового сборов (т. е.

пошлин) без разрешения парламента. Ее составители усматривали в этом сборе «изобретение» советников короля. И в подтверждение его «незаконности» снова приводилась статья Великой хартии, содержащая формулу «sinecommuneconsilioregni» (без общего совета королевства).

Не ясно ли, что подставить под нее «без общего согласия, выраженного в акте парламента» значило снова-таки наполнить чисто феодальное установление чуждым ему, т. е. современным, содержанием?

Лондон. Гравюра второй половины XVII в.

Когда осенью сессия парламента возобновилась, ведущее место в прениях заняли религиозные дела. В ответ на заявление Карла I, что он стоит выше церковного собора и запрещает на будущее время «ученые изыскания» по вопросам религии, видя в них корень зла и источник распрей, палата общин приняла резолюцию, в которой католицизм объявлен наиболее грозной опасностью. Особо подчеркивалась пагубность католической пропаганды при дворе.

2 марта 1629 г. король приказал прервать заседания парламента до 10 марта. Было много оснований опасаться, что эта акция превратится в роспуск парламента.

Поэтому в тот момент, когда спикер палаты общин поднялся со своего места и направился к выходу, два члена палаты подбежали к нему и силой водворили его на место — без спикера палата заседать не правомочна. В спешном порядке было предложено принять следующие постановления: 1) всякий, кто привносит папистские новшества в англиканскую церковь, должен рассматриваться как главный враг этого королевства; 2) всякий, кто советует королю взимать пошлины без согласия парламента, должен рассматриваться как враг своей страны; 3) всякий, кто добровольно платит не утвержденные парламентом налоги, должен быть объявлен предателем свобод Англии. Без обсуждения палата единогласно приняла эти предложения, и ее члены покинули зал заседаний.

У двери их встретил вооруженный отряд, посланный королем для разгона палаты. Парламент был тотчас распущен. Это было первое открытое проявление ослушания общинами воли короля, предвестник грядущей бури.

В целом политический кризис 20-х годов справедливо характеризуется в историографии как период, когда инициатива перешла к палате общин. В эти годы оппозиция в палате общин достаточно окрепла, чтобы не только влиять на мнение большинства членов палаты, но и противопоставить процедурным ухищрениям короны собственные контрмеры, гарантировавшие ей инициативу в постановке вопросов и ходе парламентских дебатов.

Так практика превращения заседания палаты в заседание Комитета всей палаты избавила ее от требования обязательного присутствия спикера (назначавшегося королем) в зале заседаний. Вместо него появился председатель Комитета, избранный из его же среды. Место прежних лидеров палаты (обычно из состава членов Тайного совета с целью контролировать и направлять ход дебатов в пользу короны) в палате общин постепенно заняли собственные авторитетные лидеры, которые вели за собой большинство членов парламента. Палата общин утвердила за собой право проверки правомочий вновь избранных членов парламента, самостоятельно решая спорные вопросы.

Наконец, в процедуре импичмента, т. е. выдвижения обвинений против должностных лиц двора в палате общин, влекшей за собой судебное разбирательство в палате лордов, создавались предпосылки принципа ответственности правительства перед парламентом.

О том, в какой степени палата общин сознавала свою силу, чтобы претендовать на действенный контроль над деятельностью правительства, свидетельствует хотя бы уже упоминавшаяся нами «Протестация» палаты общин в 1621 г. , где значилось: «Свободы, изъятия, привилегии и юрисдикция парламента являются древним и несомненно прирожденным правом и наследием подданных Англии. .

. Неотложные дела, затрагивающие короля, государство и оборону страны, а также церкви Англии и поддержание и издание законов. .

. являются вопросами, подлежащими обсуждению в парламенте».

Английская революция XVII в. возвестила о за-рождении нового общественного строя, который нанес огромный удар по старым порядкам в стране. Кроме того, она явилась первой буржуазной революцией, которая имела общеевропейское значение.

Принципы, которые она провозгласила, отвечали не только по-требностям Англии, но и потребностям всей тогдаш-ней Европы, историческое развитие которой вело к утверждению буржуазных порядков. Другими словами, победа Английской революции явилась победой буржуазной собственности над фео-дальной, она ознаменовала собой изменения во всех областях человеческой деятельности, вела к развитию просвещения и устранения средневековых пере-житков. Имея много общих черт с другими буржуазными революциями, Английская революция XVII в.

вместе с тем отличалась своими специфическими особен-ностями. В первую очередь они касались расстанов-ки сил различных слоев населения, принимавших в ней участие. Эта расстановка в свою очередь опре-делила конечные социально-экономические и поли-тические результаты революции.

Капиталистическое производство большими тем-пами развивалось в Англии уже с XVI в. Располо-женная на острове в Атлантическом океане, она ока-залась в центре мировых торговых путей. И все же главную роль в экономическом развитии страны сыграли обстоятельства ее внутренней жизни.

Большое значение для развития горнодобываю-щей промышленности имело применение воздушных насосов для откачки воды из шахт. Необходимо отметить, что за столетие, то есть с 1551 по 1651 гг., добыча угля в Англии увеличилась в 14 раз и достигла 3 млн. тонн в год.

Уже к середине XVII в. в стране производилось Д всего добывавшегося в то время в Европе камен-ного угля. Уголь использовался не только в бытовых нуждах, как, например, отопление домов и прочее, но также начал применяться уже и для промышлен-ных целей. Примерно за те же 100 лет количество добываемой железной руды возросло в три раза, а до-быча меди, олова, свинца и соли увеличилась в 6– 8 раз.

В это время были усовершенствованы меха для дутья, которые теперь во многих местах в движение приводились силой воды. Это способствовало даль-нейшему развитию железоплавильного дела. Необхо-димо отметить, что уже в начале XVII в.

в стране плавили железо 800 печей, которые в среднем про-изводили по 3–4 тонны металла в неделю. Особенно много таких печей было построено в Кенте, Сессексе, Серри, Стаффордшире, Ноттингемшире, а также в некоторых других графствах. Больших успехов добилась Англия в производстве гончарных и металлических изделий, а также в кораб-лестроении.

Быстрыми темпами развивалось сукноделие. Эта отрасль промышленности была широко распростра-нена в Англии и раньше — на протяжении многих веков. Однако в начале XVII в.

обработка шерсти имела особенно большое значение и охватила всю Англию. Так, например, венецианский посол сообщал: «Вы-делкой сукна занимаются здесь по всему королевству, в небольших городах и в крохотных деревнях и ху-торах».

Главными центрами сукноделия являлись: на За-паде — графства Сомерсетшир, Уилтшир, Глостер-шир, на Востоке — графство Норфолк с городом Норич, на Севере — Лидс и другие йоркширские «суконные города». Для этих центров была характер-на специализация в производстве определенных сортов сукон. Так, восточные графства специализирова-лись главным образом на производстве тонких кам-вольных сукон, западные выделывали тонкие некра-шеные сукна, северные — грубошерстные сорта и т.

д. Номенклатура одних только главных видов шер-стяных изделий в первой половине XVII в. насчиты-вала около двух десятков названий.

Необходимо отметить, что уже в середине XVI в. вывоз сукна составлял 80 % всего английского экспорта. В 1614 г.

вывоз необработанной шерсти был окончательно запрещен. Благодаря этому, Англия из страны, которая вывозила шерсть (а именно такой она была в средние века) превратилась в страну, которая поставляла на внешний рынок готовые шер-стяные изделия. Наряду с развитием старых отраслей промышлен-ности в Англии было основано много мануфактур в новых отраслях производства — шелковой, хлоп-чатобумажной, стекольной, писчебумажной, мылова-ренной и др.

Немалых успехов в XVII в. достигла и торговля. Уже в XVI в.

в стране начал складываться нацио-нальный рынок. Все больше теряло значение ино-странное купечество, которое раньше держало в своих руках почти всю внешнюю торговлю страны. В 1598 г.

был закрыт ганзейский «Стальной двор» в Лондоне. Английские купцы все чаще начали проникать на иностранные рынки, при этом с успехом оттесняя своих конкурентов. Так, например, на северо-запад-ном побережье Европы широкой известностью поль-зовалась старая, основанная еще в XIV в.

, компания «купцов-авантюристов». Следом одна за другой возникали новые компа-нии — Московская (1555 г. ), Марокканская (1585 г.

), Восточная (на Балтийском море, 1579 г. ), Левантская (1581 г. ), Африканская (1588 г.

), Ост-Индская (1600 г. ) и др. Они быстро распространили свое влия-ние от Балтики до Вест-Индии на Западе и до Ки-тая — на Востоке.

Являясь конкурентами голландцев, английские купцы в первой трети XVII в. основали фактории в Индии — в Сурате, Бенгалии, Мадрасе. В то же время английские поселения стали появляться и в Америке на о.

Внешняя торговля, конечно же, приносила огром-ные прибыли и привлекала значительную долю на-личных капиталов. В начале XVII в. компания «куп-цов-авантюристов» насчитывала в своих рядах более 3500 человек.

В Ост-Индской компании в 1617 г. было занято 9514 пайщиков с капиталом в 1629 тыс. ф.

ст. Ко времени революции оборот английской внешней торговли по сравнению с началом XVII в. увеличился в два раза.

Сумма пошлин поднялась бо-лее чем втрое и в 1637 г. достигла 623 964 ф. ст.

Быстрое развитие внешней торговли способствовало ускорению процесса капиталистического пере-устройства промышленности. На место прежней фео-дальной, или цеховой организации промышленности, пришла капиталистическая мануфактура (от латин-ских «манус» — рука и «факерс» — делать, произво-дить). В дореволюционной Англии насчитывалось боль-шое количество различных предприятий, в которых под одной крышей работали сотни наемных рабочих.

В качестве примера таких централизованных ману-фактур можно привести медеплавильни города Кес-вика. В общей сложности на них было занято около 4 тыс. рабочих.

Довольно крупные мануфактурные предприятия имели суконная, оружейная, кораблестроительная, горнодобывающая, а также другие отрасли промыш-ленности. Одной из самых хорошо известных централизо-ванных мануфактур того времени была мануфактура Джека из Ньюбери, о которой рассказал в своей балладе Томас Делон. Вот как поэт описывал ее:

В одном просторном и длинном сарае 200 ткацких станков в ряд стоят, И 200 ткачей, о боже, прости, Трудятся здесь от зари до зари. Возле каждого из них мальчик сидит, Челноки готовит молча –мастер сердит… В соседнем сарае вслед за ним 100 чесальщиц шерсти в душной пыли расчесывают шерсть.

В другом помещении — идемте туда — 200 работниц — дети труда, Не зная устали, шерсть прядут И грустную песню поют.

И рядом с ними на грязном полу 100 бедных детей За пенни в день шерсть щипают, Грубую от тонкой отделяют. В этой же балладе еще упоминаются 20 валяль-щиков, 40 красильщиков, 50 стригалей, 80 декати-ровщиков. И все же самой распространенной формой капи-талистической промышленности в первой половине XVII в. в Англии была не централизованная, а рас-сеянная мануфактура. В этом случае капиталист-хозяин не строил производственные помещения, не приобретал для них необходимое оборудование. Он ограничивался только покупкой сырья. В качестве примера можно привести суконщика Томаса Рейнольдса из Колчестера. Он снабжал на дому 400 прядильщиц, 52 ткача и 33 ремесленников других специальностей.

Встречая сопротивление своей предприниматель-ской деятельности в старинных городах, в которых еще господствовала цеховая система, богатые сукон-щики устремлялись в прилегающую деревенскую округу, где беднейшее крестьянство в изобилии по-ставляло наемных домашних рабочих.

Так, например, сохранились сведения об одном суконщике в Гемпшире, на которого работали рабочие на дому в 80 приходах. Другой источник сообщает нам о том, что в Сеффолке 5 тыс. ремесленников и рабочих работали на 80 суконщиков.

Большую роль в распространении мануфактуры сыграли огораживания и захват крестьянских земель лендлордами. Многие английские дворяне превраща-ли свои поместья в пастбища. Они захватывали об-щинные пастбища, сгоняли крестьян с наделов, при этом иногда сносились крестьянские дома и даже целые деревни.

Захваченные земли дворяне огоражи-вали частоколом, окапывали канавами или обсажи-вали частоколом. Затем эти земли за высокую плату сдавались в аренду крупным фермерам-овцеводам. Впрочем, нередки были случаи, когда дворяне сами разводили на них большие стада овец.

Один из современников так писал об этом: «…где в прежние времена кормилось много христиан, теперь вы не найдете ничего, кроме диких зверей; и там, где было много домов и церквей, теперь вы не найдете ничего, кроме загонов для овец и овчарни на погибель людям».

Обезземеленные крестьяне в промышленных граф-ствах как правило становились рабочими рассеянной мануфактуры.

Кроме того, и в городах, в которых еще сущест-вовали средневековые цеховые корпорации, происхо-дил процесс подчинения труда капиталу. Свидетель-ством этому было социальное расслоение как внутри цеха, так и между отдельными цехами. Из средычленов ремесленных корпораций начали выделяться богатые, так называемые ливрейные, мастера. Сами производством они не занимались, а брали на себя роль капиталистических посредников между цехом и рынком, при этом низводя рядовых членов цеха до положения домашних рабочих:

Такие капиталистические посредники, например, существовали в лондонских корпорациях суконщиков и кожевников.

Вместе с тем, с другой стороны, отдельные цехи, которые обычно занимались конечными операциями, подчиняли себе ряд других цехов, работавших в смеж-ных отраслях ремесла. При этом из ремесленных корпораций они превращались в купеческие гильдии. Одновременно все больше увеличивается расстояние между мастерами и подмастерьями. Последние со временем окончательно превратились в вечных под-мастерьев».

Несмотря на довольно ощутимые успехи промыш-ленности и торговли, они не могли развиваться в пол-ную меру, так как их развитие тормозилось господ-ствующим феодальным строем. Ведь еще и к середине XVII в. Англия в основном оставалась аграрной страной, в которой преобладание деревни над горо-дом, земледелия над промышленностью было огром-ным.

Мало того, даже в конце XVII в. из 5,5 млн. населения страны 4,1 млн.

Самым крупным городом, который резко выделял-ся среди других городов концентрацией населения, был Лондон. В это время он превратился в между-народный центр торговли и кредита. Быстро росло население города.

Накануне революции в нем прожи-вало около 200 тыс. человек. Другие города в этом смысле не шли с ним ни в какое сравнение.

Так, на-пример, население Бристоля составляло всего 29 тыс. , в Нориче проживало 24 тыс. , в Йорке — 10 тыс.

По берегам реки Темзы был построен порт с боль-шим количеством пристаней. Еще в 1571 г. в Лондоне открылась торговая биржа. С этого времени начало расти значение лондонского Сити — центральной час-ти города, в которой были расположены крупные торговые предприятия и банковские конторы.

Однако хотя экономическое развитие Англии проходило быстрыми темпами, в первой половине XVII в. страна все же еще значительно уступала в отношении промышленности, судоходства и торговли Голландии. Многие отрасли английской промышленности — как, например, производство шелка, хлопчатобумажных тканей, кружев и т.

д. — еще были малоразвиты. Дру-гие же — кожевенная, металлообрабатывающая про-мышленность — продолжали оставаться в рамках средневекового ремесла.

Это же в полной мере касается и транспорта, ко-торый внутри страны носил средневековый характер. В некоторых местах — особенно на Севере — из-за плохих дорог товары можно было перевозить только на вьючных животных. Это приводило к тому, что нередко провоз товара обходился дороже его стоимос-ти.

Тоннаж английского торгового флота был ничто-жен, особенно если сравнить его с голландским. Отме-тим, что еще в 1600 г. одна треть товаров в английской внешней торговле доставлялась к месту назначения на иностранных кораблях.

АНГЛИЙСКАЯ ДЕРЕВНЯ НАКАНУНЕ РЕВОЛЮЦИИ.

Характерной особенностью социально-экономиче-ского развития Англии в конце средних веков и в начале нового времени было то, что буржуазное раз-витие этой страны не ограничивалось только разви-тием промышленности и торговли. Необходимо отметить, что в это время сельское хозяйство не только не отставало от промышленности, но по многим параметрам даже опережало ее. Ломка старых феодальных производственных от-ношений в земледелии была одним из самых ярких проявлений революционизирующей роли капитали-стического способа производства.

Самым тесным образом связанная с рынком, английская деревня являлась рассадником не только нового капиталисти-ческого земледелия, но и новой капиталистической промышленности. Капиталистическое земледелие намного раньше, чем промышленность, стало выгод-ным объектом приложения капитала. Именно в английской деревне особенно быстрыми темпами происходило первоначальное накопление.

Процесс отделения работника от средств производ-ства, который предшествовал капитализму, в Англии начался раньше, чем в других странах. Мало того, именно здесь он приобрел свою классическую форму. В XVI — начале XVII в.

глубокие перемены кос-нулись самих основ экономического быта английской деревни. Производительные силы в земледелии, как и в промышленности, к началу XVII в. заметно вы-росли.

Об этом красноречиво говорили осушение болот и мелиорация, внедрение травопольной систе-мы, посев корнеплодов, удобрение почвы мергелем и морским илом, а также применение усовершен-ствованных сельскохозяйственных орудий — сеялок, плугов и т. п. Об этом же свидетельствует и тот факт, что в предреволюционной Англии получила очень широкое распространение агрономическая литера-тура.

Так, например, в течение первой половины XVII в. в стране было издано около 40 агрономических трак-торов, которые пропагандировали новые, рациональ-ные методы земледелия. Сельское хозяйство приносило высокие доходы, и это привлекало в деревню много богатых людей, которые стремились стать владельцами поместий и ферм.

Для лендлорда экономически выгоднее было иметь дело с арендатором, лишенным каких-либо прав на землю, чем с традиционными держателями-крестья-нами, платившими сравнительно низкие ренты, кото-рые нельзя было повысить до передачи держания наследнику, не нарушив при этом старинный обычай. Рента краткосрочных арендаторов (лизгольдеров), которая была подвижной и зависящей от условий рынка, во многих поместьях начала превращаться в основную статью манориальных доходов. Так, например, в трех манорах Глостершира к на-чалу XVII в.

вся земля уже находилась в пользова-нии лизгольдеров. В 17 других манорах того же граф-ства лизгольдеры лендлордам уплачивали почти по-ловину всех феодальных налогов. В графствах, которые прилегали к Лондону, удель-ный вес капиталистической аренды был еще более высоким.

Средневековая форма крестьянского земледе-лия — копигольд — все более вытеснялась лизголь-дом. Мелкие и средние дворяне в своих манорах все чаще переходили к капиталистическим методам ведения хозяйства. Таким образом, мелкое крестьян-ское хозяйство освобождало место крупному, капи-талистическому.

Тем не менее, хотя в сельское хозяйство и широко внедрялись капиталистические отношения, в англий-ской предреволюционной деревне основными класса-ми продолжали оставаться — с одной стороны — тра-диционные держатели-крестьяне и — с другой сторо-ны — феодальные землевладельцы — лендлорды. И те, и другие вели между собой ожесточенную, то скрытую, то открытую, но никогда не прекращаю-щуюся борьбу за землю. Уже с конца XV в.

лорды, пытаясь использовать выгодную конъюнктуру для повышения доходности своих поместий, начали поход против крестьян-держателей и их общинной, надель-ной системы хозяйства. Для манориальных лордов традиционные держатели стали главной преградой на пути к новым формам хозяйственного использо-вания земли. Для предприимчивых английских дво-рян первостепенной задачей стало согнать крестьян с земли.

Для достижения этой цели использовались два пути. Первый путь заключался в огораживании и захвате крестьянских земель и общинных угодий — лесов, болот, пастбищ. Второй — во всемерном повы-шении земельной ренты.

Накануне революции огораживания полностью или частично были произведены в Эссексе, Норфол-ке, Кенте, Сеффолке, Нортгемптоншире, Лестерши-ре, Вустершире, Гертфордшире, а также в некоторых других центральных, восточных и юго-восточных графствах. Наибольшими темпами и в большом количестве огораживания производились в Восточной Англии. Причиной этого явилось осушение там десятков тысяч акров болот.

На дренажные работы, которые произво-дились специально организованной для этой цели ком-панией, были затрачены очень крупные средства. На Западе в связи с превращением заповедных королевских лесов в частновладельческие парки ого-раживание сопровождалось уничтожением общинных сервитутов крестьян (прав пользования угодьями). Как свидетельствовали расследования правительства, 40 % всей плошади, огороженной за период с 1557 по 1607 г.

, приходилось на последние десять лет этого периода. В первой половине XVII в. огораживания прово-дились большими темпами.

Кроме того, эти десяти-летия стали также периодом невиданного роста зе-мельной ренты. Так, акр земли, который в конце XVI в. сдавался меньше чем за 1 шилл.

, теперь стал сдаваться за 5–б шилл. В Норфолке и Сеффолке плата за аренду пахотной земли с конца XVI до сере-дины XVII в. возросла в несколько раз.

Источники:

Вам также может понравиться