Кроме идеологов буржуазий, во Франции сложилась также группа идеологов народных масс — городской бедноты и беднейшего крестьянства. Наиболее выдающимся из них был Жан Мелье (1664—1729 гг.), сельский священник из провинции Шампань. Мелье хорошо знал тяжелое положение крестьян, защищал их, но убедившись, что ничего не может для них сделать, покончил с собой. Рукопись его большого труда — «Завещание» — в 1762 г. впервые опубликовал Вольтер. Но Вольтеру взгляды Мелье показались слишком революционными, и он напечатал только часть «Завещания», отбросив рассуждения Мелье о частной собственности, эксплуатации и необходимости свержения власти угнетателей. «Завещание» было опубликовано полностью только в 1864 г.
Мелье считал несправедливым строй, основанный на частной собственности. «Всюду,— писал он,— тирания и рабство, изобилие для одних, нищета для других». Существующий строй выгоден богачам, которые держатся у власти только при помощи насилия, сочетающегося с обманом.
Религию и христианство Мелье называл гнусной басней, выдуманной попами для того, чтобы держать народ в повиновении. Мелье считал необходимым создать такой общественный строй, при котором земля станет общим достоянием, частная собственность на землю исчезнет, не будет богатых и бедных. Все члены общества будут трудиться, а общество обеспечит граждан всем необходимым для жизни.
Мелье поднялся до мысли о коммунистическом обществе, которое можно создать только при помощи революции — свержения тирании королей и церкви. Это были идеи предпролетариата, ранним идеологом которого был этот смелый атеист и коммунист.
Идеи утопического коммунизма развивали также Морелли, автор замечательного труда «Кодекс природы» (1755 г. ), считавший коммунистическое общество соответствующим «Кодексу природы» (биография Морелли неизвестна), и аббат Мабли (1709—1785 гг. ).
«Современный социализм,— писал Энгельс,— . . .
В идейной подготовке революции большую роль сыграла буржуазная революция в Северной Америке (1775—1783 гг.). Многие передовые люди Франции сражались за свободу под знаменами Вашингтона. Пример североамериканских колонистов, сбросивших колониальный гнет и создавших буржуазное государство, вдохновлял буржуазию Франции.
Тот факт, что люди сами делают свою историю, не вызывает сегодня споров и сомнений. Но кому принадлежит решающая роль в истории – народным массам или отдельным выдающимся личностям? Единодушного ответа на этот вопрос нет и поныне. В сравнительно недавнем прошлом в социологии практически безраздельно господствовали взгляды, согласно которым историю по своему произволу творят короли и государственные деятели, законодатели и полководцы. О сути этого взгляда один автор образно сказал: история творится по воле начальства.
Подобные взгляды активно пропагандируются и в наши дни, в частности, в виде теории элиты. Авторы этой теории объявляют творческой силой истории то “капитанов индустрии”, то – особенно в последнее время – технократов, управляющих, крупных инженеров, ученых т.д.
Чем объяснить чрезвычайную жизнеспособность подобных взглядов? Это прежде всего связано с тем, что Г. В.
Плеханов называл своеобразным оптическим обманом. Дело в том, что, как правило, крупные исторические события связываются в нашей памяти с именами определенных исторических деятелей – победа в Отечественной войне 1812 г. с именем М.
И. Кутузова, объединение Германии в 60 – 70-х гг. XIX в.
– с именем Бисмарка и т. д.
В результате, когда мы пытаемся отделить имя соответствующего деятеля от какого-то события, мысль путается, кажется, что если бы этого деятеля не было, то история пошла бы по-иному, хотя это всего лишь своеобразный оптический обман. Неужели Германия, если бы Бисмарк умер в детстве от кори, до сих пор оставалась раздробленной? Конечно нет. Нашелся бы “заместитель”, который возглавил бы решение этой задачи, ибо само это решение назрело.
Но возвеличение выдающихся личностей имело и социальную подоснову. Оно отражало ведущие позиции в обществе господствующего меньшинства, занятого умственным трудом, при одновременном умалении роли масс, уделом которых был труд “черный”, физический. Одновременно оно было направлено на принижение роли народа в истории при непомерном преувеличении роли лидеров господствующего меньшинства. Научный, причем однозначный, ответ на поставленный выше вопрос дали создатели диалектико-материалистической социальной философии. Народ – вот подлинный творец истории. Такое решение прямо вытекает из основных положений материалистической социологии. Действительно, если основу, фундамент истории составляет материальное производство, то, очевидно, первую роль в истории надо отдать тем, кто осуществляет процесс производства материальных благ и движет его вперед. А это и есть простые люди, трудящиеся, то есть народ.
Но понятие “народ” все-таки требует уточнения. Оно не совпадает с понятием народонаселения, поскольку последнее включает и антинародные силы, врагов прогресса и т.д.
В то же время понятие народ конкретно-историческое. Народ, его состав в разные эпохи различен, во-первых, а во-вторых, в него включаются не только трудящиеся, но и такие силы, которые могут в тот или иной период решать задачи прогрессивного развития общества. Исходя из изложенного, можно дать следующее определение народных масс: народные массы – это, прежде всего трудящиеся массы данного общества, а также те классы и социальные группы, которые способны решать в данную эпоху в данной стране прогрессивные исторические задачи, имеют общность некоторых интересов с трудящимися. Попытаемся ответить на следующий вопрос. Почему решающая роль в истории принадлежит народным массам?
Что касается главной сферы общественной жизни, материального производства, то главная роль народа, трудящихся здесь просматривается достаточно определенно. Правда, нередко возражают: в развитии производства, особенно в наше время, важна роль научно-технических открытий, изобретений, а это, дело талантливых людей. С этим вроде бы трудно не согласиться. Но, во-первых, условия для новых изобретений подготовлены совокупным трудом народа, а во-вторых, только при условии тиражирования и применения в достаточно широких масштабах они оставят такой заметный след в истории, как изобретение паровоза, динамо-машины или электрического мотора.
В сфере социально-политической решающая роль народных масс не бросается в глаза так ярко, как в области материального производства. Но она явно обнаруживается в переломных пунктах истории, в частности, в периоды социальных революций.
Только труд народа в материальном производстве создает надлежащую основу для творчества создателей ценностей искусства, научной и иных видов духовной деятельности. Это – во-первых. Во-вторых, народное творчество – источник образов для художников, литераторов.
Пушкин отмечал, что образы Прометея до Эсхила, Дон Кихота до Сервантеса, Фауста до Гете возникли в народном творчестве. А композитор Глинка ту же мысль выразил так: “Музыку создает народ, а мы ее только аранжируем”.
Итак, во всех сферах общественной жизни народным массам принадлежит решающая роль. Народ – творец истории. И это не фраза.
Не раз в истории стран и народов войны и стихийные бедствия, казалось, подрывали самые основы общественной жизни. Но оставался народ и он все восстанавливал. Вместе с тем роль народных масс, степень их активности на протяжении истории не остаются неизменными.
В истории действует закон возрастания роли народных масс. Маркс и Энгельс так выразили его суть: “Вместе с основательностью исторического действия будет . .
. расти и объем массы, делом которой оно является” (К. Маркс.
К критике политической экономии. Предисловие // Маркс К. , Энгельс Ф.
Соч. – 2-е изд. – Т.
13. – С. 6.
Действие этого закона определяется рядом факторов: ростом численности масс, прежде всего трудящихся, возрастанием их потенций как производительной силы, ростом их организованности и, наконец, сознательности.
Дать простор идущей снизу инициативе, социальному творчеству – в этом суть активизации масс в наши дни. Закон возрастания роли народных масс должен в нашем обществе получить полный простор. Все, что препятствует его действию, необходимо устранить с дороги.
Итак, народ – творец истории. Но какова же роль личности в историческом процессе?
«Что происходит в народных массах!»Проблема способа установления нового общественного строя полностью совпадает с проблемой характерологической структуры широких слоёв населения, т. е. аполитичных трудящихся, которые находятся под влиянием иррациональности. Поэтому в основе провала подлинно социальной революции лежит несостоятельность народных масс. Народные массы воспроизводят идеологию и формы жизни политической реакции в своих психологических структурах и, тем самым, в каждом новом поколении, хотя им иногда и удаётся подорвать силу этих форм и идеологии в рамках социальной структуры. В то время никто не ставил, да и не понимал проблему мышления, переживаний и реакций широких групп аполитичного сегмента населения. Поэтому трудно было рассчитывать на практическое решение этой проблемы. В этом вопросе царила неразбериха. По поводу плебисцита, проводившегося в Сааре в 1935 году, венский социолог Вилли Шламм писал следующее:
«Действительно, минула эпоха, когда мы полагали, что, руководствуясь разумом и интуицией, народные массы могли понять своё реальное положение для осуществления социальных улучшений своими силами. Действительно, минуло то время, когда массы принимали участие в формировании общества. Оказалось, что можно полностью изменить массы, они бессознательны и способны приспосабливаться к любой форме власти или бесчестия.
У них нет исторической миссии. В XX век, век танков и радио, массы не призваны решать исторические задачи — они отстранены от участия в формировании общества».
Шламм был прав, но его правота была бесплодна. Он не поставил вопрос о процессе возникновения такой особенности в психологической структуре масс, о её врождённости и изменчивости. Если я правильно его понял, он не надеялся решить эту проблему, даже в общем виде.
Очевидно, что такие замечания были не только непопулярны, во нередко и смертельно опасны, поскольку социал-демократические и либеральные партии в странах, которые ещё не стали фашистскими, обольщались надеждой, что сами массы (т. е. такие массы, какими они являются в действительности) способны распорядиться свободой и либерализмом, если только «злые гитлеры» не будут им мешать.
Индивидуальные и общественные дискуссии неоднократно показывали, что политические деятели демократического толка (особенно социалдемократы и коммунисты) абсолютно не понимали ту простую истину, что в силу многовекового угнетения массы не в состоянии распорядиться свободой. Они не желали признать этот факт. Более того, упоминание о нём вызывало у них чувство беспокойства, а нередко и агрессивность.
И тем не менее всё, что произошло в сфере международной политики после русской революции 1917 года, подтвердило правильность утверждения, что массы не способны распорядиться свободой. Без такой интуиции абсолютно невозможно понять катастрофичность фашизма.
В период с 1930 по 1933 год моё понимание действительного положения дел приобретает всё более отчётливые очертания. Я оказался вовлечённым в серьёзный конфликт с благосклонно настроенными ко мне политиками-либералами, социалистами и коммунистами. Тем не менее мне казалось, что настало время для публикации, и поэтому я написал первый вариант настоящей книги.
В брошюре «Was ist Klassenbewusztsein? » Эрнст Парелл показал значение моих открытий для политики социалистов.
Моя оценка существующего положения могла вызвать чувство безнадёжности, ибо если все социальные явления определяются психологической структурой и поведением масс и если справедливо утверждение, что массы не способны распорядиться свободой, тогда фашистская диктатура неизбежно одержит победу. Но эта оценка не была абсолютной и содержала скрытый смысл. Она подверглась радикальным изменениям благодаря двум дополнительным соображениям.
1. Неспособность народных масс распорядиться свободой не является врождённой. Люди не всегда были неспособны к свободе. Поэтому, в принципе, они могут вновь обрести способность распоряжаться своей свободой.
2. Опираясь на клинический опыт, сексуально-энергетическая социология убедительно показала, что механизм, лишающий народные массы способности распоряжаться своей свободой, суть не что иное, как социальное подавление генитальной сексуальности детей, подростков и взрослых. Социальное подавление такого рода не присуще естественному порядку вещей.
Оно возникло в процессе развития патриархата и поэтому, в принципе, может быть устранено. Однако существует возможность устранить социальное подавление естественной сексуальности на массовом уровне, и если основной механизм характерологической структуры не способен функционировать в условиях свободы, тогда можно сделать вывод, что дело обстоит не так уж безнадёжно. Перед обществом открыт путь к овладению социальными условиями, которые мы называем «эмоциональной чумой».
Ошибка Шламма, как, впрочем, и других социологов, заключалась в том, что, признавая неспособность народных масс к свободе, он не сделал практических выводов из сексуально-энергетической социологии, с которой он был достаточно хорошо знаком, и не выступил в их защиту. Среди учёных в первую очередь следует обратить внимание на Эриха Фромма, [40] который полностью игнорировал сексуальную проблему народных масс и её связь со страхом перед свободой и почитанием власти. [41] Я так и не смог этого понять, так как у меня не было оснований сомневаться в принципиальной порядочности Фромма. Однако игнорирование роли сексуальности в общественной и личной жизни порой бывает недоступно рациональному пониманию.
Читатель без труда заметит, насколько сместился акцент с социологических исследований политико-экономических факторов на исследования факторов, непосредственно связанных с психологией масс сексуальной энергетикой и характерологическими структурами. О существенных изменениях в мышлении, а следовательно, и в практических подходах к решению социальных проблем свидетельствует оценка, согласно которой массы не способны к свободе; то подавление сексуальности составляет основной механизм для установления контроля над личностью и, что самое существенное, происходит перенос ответственности с отдельных организаций и политических деятелей на неспособные к свободе массы. С учётом вышесказанного можно лучше понять бесконечные жалобы различных политических партий на «невозможность установить контакт с рабочими массами».
Теперь стало понятным, почему массы «могут полностью измениться», почему «они бессознательны и способны приспособиться к любой форме власти и бесчестья». Стало понятно, каким образом фашисты отравляют массы расизмом. Стали понятны чувства беспомощности и бессилия, овладевшие социологами и политиками с чисто экономической ориентацией перед лицом катастрофических событий первой половины XX столетия.
Таким образом, задача революционно-демократического движения заключается в том, чтобы способствовать развитию (а не спускать сверху указания! ) народных масс, которые в результате тысячелетнего подавления их жизни стали равнодушными, неразборчивыми, биопатичными и покорными. Необходимо стимулировать их развитие так, чтобы они научились немедленно распознавать любую форму подавления и устранять его быстро, окончательно и бесповоротно.
Легче предотвратить невроз, чем лечить его. Легче сохранять организм здоровым, чем избавлять его от немощи. Легче поддерживать функционирование социального организма без диктаторских институтов, чем избавляться от них.
Задача подлинно демократического руководства заключается в том, чтобы побудить массы превзойти себя. Но массы могут превзойти себя только тогда, когда в их среде сформируются социальные структуры, которые будут не состязаться с дипломатами в политической алгебре, а обдумывать и ясно выражать от лица масс то, что сами массы не могут обдумать и ясно выразить в силу нужды, отсутствия подготовки, привязанности к идее фюрера, а также иррационализма. Короче говоря, мы считаем народные массы ответственными за каждый социальный процесс.
Мы требуем, чтобы они несли ответственность, и боремся с их безответственностью. Мы обвиняем их, но не так, как обвиняют преступника.
Создание нового, подлинно общественного строя имеет большее значение, чем ликвидация авторитарно-диктаторских социальных институтов. Необходимо больше обращать внимание на создание нового строя, чем на создание новых институтов, ибо новые институты неизбежно приобретут авторитарно-диктаторскую форму, если с помощью образования и социальной гигиены не будет устранён авторитарный абсолютизм, укоренившийся в характерологических структурах народных масс. Это отнюдь не означает, что мы противопоставляем революционных ангелов реакционным демонам, алчных капиталистов щедрым рабочим.
Для того чтобы социология и массовая психология действительно стали подлинной наукой, необходимо освободить их от политического, черно-белого видения происходящего. В первую очередь они должны учитывать противоречивый характер человека, воспитанного в авторитарных условиях, и помогать обнаруживать, ясно выражать и устранять реакционно-политические элементы в психологической структуре и поведении трудящихся масс. Разумеется, настоящие специалисты в области социологии и массовой психологии не должны самоустраняться от участия в этом процессе.
Теперь ясно, что одной только национализации или социализации недостаточно, чтобы внести хотя бы микроскопические изменения в рабское состояние человечества. Участок земли, приобретаемой для постройки дома, в котором можно жить и работать, составляет лишь предварительное условие жизни и работы; это — не жизнь и работа. Рассмотрение экономического процесса как сущности биосоциального процесса на уровне общества равнозначно отождествлению земельного участка и дома с воспитанием детей, гигиеной и работой с танцами и музыкой.
Предполагалось, что экономический процесс, осуществляемый Советами, позволит изменить народ. Во всяком случае такие надежды существовали в 1920 году. Разумеется, ликвидация безграмотности и превращение аграрной страны в индустриальную являются огромными достижениями. Но их нельзя отнести к числу чисто социалистических достижений, ибо ультракапиталистические правительства также способны осуществлять аналогичные преобразования, причём нередко в более широких масштабах.
После 1917 года основной вопрос массовой психологии стоял так: обеспечит ли культура, возникшая в результате социального переворота в России, создание общества, принципиально отличного от царского авторитарного строя? Будет ли новый общественно-экономический строй российского общества воспроизводиться в характерологической структуре личности? Каким способом он будет воспроизводиться?
Будет ли новый «советский человек» свободной, неавторитарной, разумной, саморегулирующейся личностью? Будет ли он передавать эти способности своим детям? Позволят ли элементы свободы, сформированные таким образом в структуре личности, сделать ненужной и невозможной любую форму авторитарного правления?
Понятно, что весь мир напряжённо следил за развитием событий в Советском Союзе. В одних странах к этим событиям относились с опаской, а в других — с восторгом. Однако в целом отношение к Советскому Союзу не отличалось рациональностью.
Одни защищали советскую систему столь же необъективно, как другие критиковали её. Существовали группы интеллектуалов, которые полагали, что «Советскому Союзу тоже есть чем гордиться». Это напоминает того гитлеровца, который заявил, что «среди евреев тоже есть порядочные люди».
Такие эмоциональные суждения лишены смысла и ценности. Одним словом, они ни к чему не приводят. Руководители Советского Союза вполне справедливо жаловались, что люди, практически ничего не делая для построения российского общества, занимаются лишь выискиванием недостатков.
Продолжалась борьба между рационально-прогрессивными силами общественного развития и реакционными силами, препятствовавшими развитию общества и стремившимися возвратить его к предыдущей стадии развития.
Благодаря Марксу, Энгельсу и Ленину экономические условия поступательного развития общества были значительно лучше поняты, чем силы, тормозившие развитие общества. Никто не собирался ставить проблему иррационализма масс. Поэтому направленное на достижение свободы движение, которое вначале представлялось столь перспективным, остановилось, а затем и возвратилось к авторитарной форме.
Осмысление механизма указанного регресса представляется более плодотворным, чем отказ признать факт его существования. Европейские коммунистические партии отвергали регресс, однако религиозно-фанатическая защита всего происходящего в Советском Союзе лишала их возможности практически решить социальные проблемы. В то же время можно с уверенностью утверждать, что естественнонаучное разъяснение иррациональных противоречий характерологической структуры личности в конечном счёте будет больше способствовать развитию Советского Союза, чем бессмысленные завывания о спасении.
Такой научный подход может показаться неприятным и болезненным, но в действительности он определяется более глубокими чувствами дружбы, чем политическими лозунгами. Это хорошо известно тем советским людям, которые заняты повседневной практической работой. Я могу лишь подтвердить, что в то время судьба советской системы тревожила врачей и педагогов с сексуально-энергетической ориентацией не меньше, чем её горячих поборников.
Эта тревога, разумеется, была оправданна. На промышленных предприятиях первоначальная «тройственная дирекция» и демократические консультанты по экономическим и производственным вопросам были заменены на авторитарное «ответственное» руководство. Первые попытки ввести в школах систему самоуправления (план Дальтона) потерпели неудачу; в системе образования были вновь приняты старые авторитарные правила.
В армии первоначальная демократическая офицерская система была заменена на жёсткую иерархию званий. Вначале звание «маршала Советского Союза» казалось непонятным новшеством, а затем стало вызывать чувство тревоги, так как ассоциировалось с «царём» и «кайзером».
В области сексуально-энергетической социологии накапливались свидетельства о возвращении к авторитарно-моралистическим взглядам и законам. Этот процесс подробно рассмотрен во второй части моей книги «Die Sexualitt im Kulturkampf», изданной в 1936 году. [42]В области человеческих взаимоотношений получают всё большее распространение подозрительность, цинизм, приспособленчество и слепое повиновение. Если в 1929 году в настроениях обычных советских людей преобладали надежды на успех революции и героическое стремление принести жертвы для выполнения пятилетнего плана, то в 1935 году в чувствах и мышлении народа ощущались уклончивость, смятение и непостоянство. Отмечались цинизм, разочарование и своего рода «житейская мудрость», которые трудно сочетались со стремлением к серьёзным социальным целям.
Культурная революция в Советском Союзе потерпела неудачу. Более того, откат культурного процесса положил конец энтузиазму и надеждам всего мира.
Руководство страны не виновно в том, что происходит социальный регресс. Но руководство, несомненно, способствует регрессу, когда: 1) выдаёт регресс за прогресс, 2) объявляет себя спасителем мира и 3) расстреливает тех, кто напоминает ему об его обязанностях.
Такие руководители неизбежно должны уступить место другим руководителям, которые будут придерживаться общепризнанных принципов социального развития. Следующая глава.
Во-первых, в Германии исключительной популярностью пользовалась идеология национал-социализма. Основными причинами были: слабый автротитет демократического правительства Веймарской республики, не способного побороть послевоенную экономическую и социальную разруху; неспособность Германии совладать с остальным демократическим миром в следствии удушающих условий Версальского договора; инфляция и кризис; исчерпавшаяся сила демократии как основное последствие послевоенного мира; нарастание реваншизма и шовинизма в широких кругах социума; требование сильной власти, способной удовлетворить основные потребности народа; большая популярность НСДАП в Германии также сыграла большую роль в становлении нацизма. Говоря об Италии, то там дела с фашистской партией обстояли сложнее. Италия хоть и не проиграла в войне, но также осталась недовольной: в мире к ней относились как к аутсайдеру среди лидеров. Также, после ее сепаратного Лондонского договора Антанта не удовлетворила териториальные притязания Италии, так что народ и страна практически остались лишь с малым клочком земель от бывшей Австро-Венгрии. Поначалу фашисты вообще не нашли поддержки у народа. Но с их приходом в Парламент, что сопровождалось весьма радикальными, антикоммунистическими и эпатажными лозунгами, которые и привлекли народ, Муссолини установил авторитарное правление, а также поддержал роль церкви в становлении государства. Так что в обеих странах народ просто бессознательно выдохся от обещаний и не узрел истинных намерений тех, кого поддержал. 5.0
Источники:
